Наконец-то дописала свое старое стихотворение. Название еще не придумано.
А помнишь, из души любовь и страсть
Ты с мясом, с криком боли вырывала,
И на карьеру, удовольствие и власть
Уже пустую душу обменяла?
Все говорили, что она скорбит,
И умершему дифирамбы пели.
Одеждой кожи каждый дюйм прикрыт,
Скрывая страшные следы на теле.
Следы его ударов, ее мук,
Укусы и царапины на шее.
Она не плачет – это просто звук,
Он не сломал ее, она сильнее.
И пусть играть придется эту роль
Для тех глупцов, что под ногами вьются;
Пусть кажется в глазах ее им боль,
Пусть жалостью наигранной упьются.
И с лицемерием бесстыдным пусть
Для вида перед ней слезу пускают
И дарят эту пафосную грусть,
Пусть говорят, как будто что-то знают.
А ведь они представить не могли,
Как за измену он с ней расквитался;
Как бросил всю избитую, в крови,
И, уходя, безжалостно смеялся.
Не знал он, что, оставив за собой
Страданием опутанное тело,
Он душу сам ее связал со тьмой,
И тьма ее душою завладела.
В ней сожаленья больше не найти,
Пусть жизни она этой не желала,
И пусть клялась ту бездну обойти,
Сознательно в нее же и упала.
В себя впитала ее сущность мрак,
Как воду жадно впитывает губка.
Разбилось сердце на осколки; так
В душе осталась первая зарубка.
Таких зарубок будет тысячи еще
От лжи, убийств, предательств и обмана.
Ведь боль чужая значит для нее,
Что опиум для жизни наркомана.
И если в зеркало посмотрит, в нем
Саму себя ей больше не увидеть:
Горят глаза безжалостным огнем,
И взгляд способен только ненавидеть.
***
А помнишь, из души любовь и страсть
Ты с мясом, с криком боли вырывала,
И на карьеру, удовольствие и власть
Уже пустую душу обменяла?
Ведь без души, конечно же, легко
По локоть руки омывать невинной кровью.
А стоит весь этот триумф того,
Чтоб быть достигнутым чужою болью?
А стоит ли вообще так лицемерно жить,
Храня под масками свои переживанья,
Когда любого можешь ты, смеясь, убить
За исполнение минутного желанья?
Опять-таки посвящено Марисе, если быть точным ее прошлому вплоть до встречи с дочерью.